- Император "в железах"
- Инспектор из Вены
- Темницы в бывших монастырях
- Камерные обычаи
- "Оборона Соколова"
Присоединив Львов к своим владениям, австрийцы продолжали использовать Нижний замок, городской арсенал и помещения магистрата в качестве тюрем. Увы, практически все темницы Львова пребывали к тому моменту в весьма печальном состоянии. Нижний замок в то время уже настолько обветшал, что его использовали в качестве тюрьмы только лишь по инерции. Еще в ходе его ревизии 1765 года было отмечено, что стены замка стали настолько ненадежны, что арестанты вполне могут их просто разобрать, если у них возникнет такое желание. Из доклада все той же ревизионной комиссии можно узнать про трагикомический эпизод побега из Нижнего замка группы узников, которые самым банальным образом пробили стену. В 1778 году из замка совершила побег группа из 12 узников-смертников во главе со шляхтичем Антонием Издебским. Да и в других местах заключения не все было гладко - узники камер при магистрате тоже чувствовали себя достаточно вольготно, горланили песни и, как свидетельствовал Ф. Краттер, для просушки вывешивали за окна ратуши разнообразные части и детали своего гардероба.
В ходе своего визита во Львов в 1773 году, император Иосиф II также посетил и городские тюрьмы. Надо сказать, что этот монарх был известен своей склонностью к экспериментальной проверке всего, что его по тем или иным причинам интересовало. Незадолго до визита во Львов император посетил крепость Шпильберг в Моравии, где лично познакомился... с ощущениями человека, закованного в специальные кандалы, в которых арестанта в качестве меры наказания буквально распинали. Результатом получасового стояния монарха "в железах" стала отмена этого вида наказания в Шпильберге, а затем во всей Австрии. Что же касается львовских тюрем, то ими Йосиф II остался недоволен. Вернувшись в Вену, император отдал распоряжение о запрете тяжелых колодок, в которые замыкали узников, а затем выслал во Львов для изучения ситуации с юридической системой в крае барона Бургуньона.
Йогана Франца Бургуньона,барона де Бамберг, кавалера ордена Святого Стефана, по праву считали одним из наиболее опытниых и умелых юристов империи. Барон обладал хорошей памятью, врожденным красноречием и проницательным умом. В то же время Бургуньон не был одним из кабинетных "книжных червей", которые знакомятся с внешним миром лишь по страницам книг. Прежде чем отправиться во Львов, барон совершил поездку по Галициии, где сосбственными глазами увидел всю катастрофичность ситуации галицийской пенитенциарной системы.
Этого высокопоставленного юриста удивляло в наших краях практически все: и почему должности судей занимают исключительно польские шляхтичи, и почему они исполняют свои обязанности, не получая достойной оплвты, и почему добровольные пожертвования заинтересованных сторон (часто в размере 200-300 флоринов) передаются непосредственно этим судьям, и еще много всякого и разного. А что касается тюрем, то здесь дотошный барон обратил внимание, что узников практически не охраняли, а чтобы исключить возможность побегов, то просто-напросто, и вопреки правительственным запретам, заключали в колодки и цепи. Среди рекомендаций, которые Бургуньон предоставил вышестоящим властям, вернувшись из поездки, были следующие неотложные, по его мнению, меры: строительство новых тюрем, создание корпуса тюремной стражи, введение бритья голов арестантам. Позднее проблемам львовских тюрем уделялось внимание в докладе Государственной канцелярии императору от 30 мая 1777 года и на пленарном заседании Верховного суда Австрии 30 мая 1781 года.
Получив указания из Вены, администрация Галиции с энтузиазмом взялась за самое простое - бритье голов. Последствия не заставили себя ждать. Прослышав про высокие награды за пойманных беглецов из тюрем, галицийские крестьяне просто-напросто убили нескольких лысых прохожих, которые осмелились настаивать на том, что хотя они и лысые, но отнюдь не арестанты. После этих инцидентов в тюрьмах Галиции было введено ежемесячное бритье половины головы, а освобожденным из "холодной" стали выдавать специальные сертификаты, которые подтверждали их вполне легальный выход из темниц. Увы, эта идея была не слишком разумной, так как в практически полностью неграмотных галицийских селах достаточно было показать листок бумаги с любой надписью, чтоб избежать задержания. В лесах Галиции постоянно скрывались многие беглецы из тюрем, поэтому до 1859 года в крае время от времени проводились облавы на беглых преступников и бродяг. Армия и полиция, получив от местного населения сигнал, что там-то и там-то видели каких-то подозрительных личностей, прочесывали провинцию из конца в конец.
Узников львовских тюрем издавна использовали для уборки города. В 1770-х гг. австрийские власти решили возродить этот обычай. Однако толка от такой подневольной работы было мало. Очевидцы писали, что, собрав в центре города фуру разнообразного мусора, горе-работники добрую его половину просто-напросто теряли через дыры в подводе по дороге к пригородной свалке. Да и сами арестанты, когда поблизости не было надзирателя, часто сбрасывали мусор с подводы. Именно тогда во Львове появилось выражение "Работают, как на магистрат", что означало исполнять без всякого усердия и, что называется, спустя рукава, некую грязную и унизительную работу. Автсрийский уголовный кодекс предусматривал в качестве одной из форм наказания принудительные работы (operaria). В 1783 году было предписано отправлять особо опасных преступников на каторжные работы. Поскольку в Галичине не было больших каменоломень, глубоких шахт, а карпатские лесоповалы не чета сибирским, то осужденных к такому наказанию стали отправлять в Венгрию для использования в качестве бурлаков. Затем арестанты-каторжники начали тянуть баржи и на Днестре.
В 1780-х годах во Львове стали создавать тюрьмы в конфискованных властями монастырях. Например, в 1782 году был распущен орден миссионеров, а его здания на улице Замарстинивской ( нынешние корпуса Института внутренних дел) были конфискованы для нужд, связанных с содержанием заключенных. Кстати, поводом для закрытия монастыря послужила история незаконного заточения в монастыре непокорного духовным владыкам монаха и издевательств над ним со стороны братьев-миссионеров.В начале в зданиях монастыря располагалась тюремная больница, затем что-то вроде спеприемника для нищих, борьбу с которыми повел губернатор города. Позднее в зданиях монастыря размещались казарма и военная тюрьма. После того как в 1824 году были сооружены новые казармы на месте бывшего монастыря Святого Креста, комплекс зданий на Замарстинивской получил название "Малые казармы". Военную тюрьму иногда использовали для содержания обычных уголовных преступников. Так, например, в июле 1834 года, когда следственная тюрьма оказалась переполненной, часть подследственных арестантов перевели в Малые казармы. Много "штатских" арестантов находилось под стражей в Малых казармах в 1915-1916 годах. Арестованные по подозрению в государственной измене после отступления российских войск из города, они оказались в заточении в переполненных камерах военной тюрьмы.
Тюрьма криминального суда на ул. Батория, д.5 ( современная улица князя Романа) была перестроена из бывшего монастыря кармелитов после сокращения церковных орденов в 1784 году. Сейчас о мрачном прошлом напоминает лишь мемориальная доска в честь того факта, что в 1877-78 в этом здании находился под арестом Иван Франко. Вдоль фасадной части здания, от гимназии Франца Йосифа до Галицкой площади размещался краевой суд. Центральную часть здания вместе с залом заседаний проектировал Ф. Сковрон. На фасаде размещена алегорическая композиция "Справедливость" работы Леонарда Маркони. Очень символичным является тот факт, что сейчас у львовской "Справедливости" отсутствуют руки, которые должны были бы держать весы правосудия.
После польского восстания 1863 года, когда в Галиции также было введено военное положение, австрийские власти произвели массовые аресты лиц, считавшихся неблагонадежными. С тех пор сохранилась интересная акварель, на заднем плане которой можно разглядеть людей на балконах зданий Бернардинской площади, которые тщательно всматриваются в выведенных на прогулку узников, надеясь увидеть своих родных. В историю вошли Амелия Радзишевская - "Ципка" и Александра Свободивна - "Черная лапка", которые, соответственно, в 1830 и 1840 годах терпеливо приходили под стены тюрьмы, чтобы увидеть своих любимых, попавших в застенки. Игривые прозвища эти девушки получили от заключенных, первая - за детский облик, вторая - за неизменные черные перчатки, в которых она приходила н улицу Батория. Иногда во время прогулок в тюремном дворе арестанты видели лишь нежную ручку в черной перчатке, которая приветливо помахивала им через чердачное окно в стоявшем по соседству здании. В конце концов "Ципка" все-таки дождалась своего любимого и позже вышла змуж за освобожденного из тюрьмы Петра Гарниша.
В 1912 году в одной из камер этой же тюрьмы свел счеты с жизнью известный и зажиточный адвокат Станислав Левицкий. Осужденный к смертной казни за убийство своей любовницы, замужней актрисы львовской Оперы Янины Огинской-Шендерович, психически неуравновешенный адвокат предпочел принять тайно переданный ему в камеру яд, но не попасть в руки палачей. Трагическая история Левицкого стала сюжетом уличной песенки с сентиментально-нравоучительным припевом, который начинался словами: "Видишь, Левицкий, что может любовь...".
В 1873 году в галицийском сейме впервые во всей империи был поставлен вопрос о создании "домов принудительного труда" и " исправительных сельскохозяйственных колоний". Галичина и до того часто становилась своего рода полигоном, на котором испытывались различные нововедения в сфере юриспруденции, но в этот раз все сложилось по-иному. Хотя специальным указом от 24 мая 1885 года местным судам было разрешено направлять в дома принудительного труда бродяг, нищих и женщин легкого поведения, все же реальные мероприятия по созданию исправительных учреждений такого типа начались лишь в 1894 году. В Самборском повете (уезде) власти приглядели пришедшее в упадок имение Былица, в котором должно было быть организовано спецпоселение для содержания и работы приговоренных к исправительному труду. До 1901 года продолжалось составление и утверждение архитектурного проекта всего комплекса, но и после того, как были разрешены все формальности, дело продвигалось крайне медленно. В 1905 году в честь почти четвертьвековых мытарств доброго начинания во Львове была издана книга Ю. Макаревича, описывающая историю всех мытарств, связанных с созданием работных домов и поселений принудительного труда. Автор с горечью констатировал: " Наши современные тюрьмы являются рассадниками туберкулезной палочки, клубами правонарушителей и академиями злоумышленников".
Председатель высшего имерского суда во Львове Александр Тхожницкий 30 апреля 1889 года подписал проект нового регламента содержания узников во львовских тюрьмах. В документе были четко обозначены все права и обязанности лиц, находящихся под стражей. Особенно странно звучат запреты, содержащиеся в этом регламенте: "Строго запрещаются всякие нарушения спокойствия и порядка в камерах, в особенности свист, пение, галдеж, неприличные беседы, беспричинные передвижения, намеренные оскорбления, завязывание тайных союзов, продажа, обмен или заем каких-либо предметов между узниками, залезание на окна и другие части зданий, уничтожение или повреждение стен, дверей и окон, подслушивание или стук в двери и стены, разговоры через окона, а также лежание в дневное время на койке".
Для более надежной охраны самых опасных преступников полиция обычно выделяла одного-двух полицейских, которые наряду с тюремной стражей находились на посту рядом с тюремной камерой. Надзирателей заключенные обычно называли "козлами" или "клавишниками". Для обозначения солдат этапной охраны использовались термины "месяцы", "пауки", "сальцесони". Лучшего всего относилась к узникам венгерская смена стражи. Венгры продавали арестантам табак, спиртные напитки, бумагу и письменные принадлежности. Иногда охранников-венгров можно было даже попросить передать записку для родных и друзей в городе. Ежемесячно все львовские тюрьмы посещал советник краевого суда, который скрупулезно записывал все жалобы. Наибольшие нарекания узников вызывали недостаток света и питьевой воды, а также перегруженность камер. После таких жалоб мало что менялось, но все же заключенным становилось как-то легче.
Оборудование камер состояло, как правило, из деревянных топчанов с матрацами, ковшиков и емкостей для воды, чугунных печек и параш, которые называли киблями. Во многих камерах не было ни столов, ни стульев, так что заключенным приходилось есть, сидя на корточках. В одно- и двухместных камерах надзиратели за некоторую денежную мзду могли поставить небольшие стульчики и столики. В камерах политических заключенных мебель часто была более пристойной: нередким явлением были даже письменные столы с гнутыми ножками и кресла с мягкими подлокотниками. Зарешеченные окна извне прикрывались деревянными коробами, почти не пропускавшими света, а также густыми сетками. Лишь после 1843 года в камеры начали приносить лампы, которые забирали в 10 часов вечера.
В каждой камере был староста, который решал все вопросы повседневной жизни. Как правило, у каждого, кто попадал в камеру, сразу же отбирали половину денежных средств в общий фонд, из которого финансировалась покупка еды и табака. Если у заключенных не хватало денег, они выменивали у стражников табак на часть своего хлебного пайка. Время от времени руководство тюрем начинало наводить порядок в своем хозяйстве, и вот тогда самим узникам приходилось тайно доставлять курево в камеры. Табак проносили под плечами пиджаков, под подкладкой плащей, либо под стельками обуви. В последнем случае табак предварительно заворачивали в тонкую бумагу, из которой потом и скручивали цигарки.
Ежедневно каждый заключенный получал небольшой хлебец примерно кубической формы, который назывался "копытце". Весил он 400 граммов. Кроме этого, в обед выдавали еще два блюда, но с таким расчетом, что их должно было хватить еще и на ужин. Наиболее частыми позициями в меню львовских тюроем были супы из лебеды, горох, фасоль, картофель, капуста. Общее название этих блюд - саламаха, и, как утверждали те, кто их пробовал, вкус у них был практически никакой. Мясо заключенным давали только по воскресеньям, уже порезанным на порции, каждая из которых была наколота на сосновую заостренную палочку. Съев свою порцию, узники палочки не выкидывали, а прятали. По количеству этих палочек узники затем подсчитывали, кто сколько уже отсидел. Мясо обычно было низкосортное и плохо приготовленное, часто настолько жесткое, что впроцессе еды его приходилось разрывать пальцами или же глотать неразжеванным. Более зажиточные арестанты могли покупать дополнительные продукты у надзирателей, но обычно они покупали хлеб и сало. Ежемесячно узников водили в баню.
Каких-либо жестоких камерных обычаев или изощренных издевательств над сокамерниками во львовских тюрьмах в общем-то не было. Иногда новоприбывших принимали в тюремное братство через обряд "крестин". Он состоял в том, что новичка укладывали на стол, а затем трижды били по ягодицам и выливали ему на голову ковш воды. Вацлав Божемский описывал интересный обычай кормления объедал, которым не хватало собственной порции. К "копытцу" хлеба привязывали нитку, которую "голодный" перекидывал себе через шею, а затем в согнутом буквой г положении подтягивал левой рукой. В таком состоянии нужно было подтянуть хлебец с пола до уровня лица, и лишь затем можно было есть. Тоненькая нитка при этом резала шею так, что часто после подобного испытания бедолага в течение двух-трех недель не мог повернуть голову.
Среди львовских мест отбывания наказания наиболее необустроенной и запущенной считалась тюрьма на улице Батория. В многих камерах отсутствовал деревянный пол, а стены были постоянно влажными. Не хватало света и вентиляции. Вместе с несчастными узниками в камерах поселялись мириады паразитов. Жирные и нахальные крысы совсем не боялись людей. В тюрьме была распространена короста. Узникам выдавали простыни и наволочки, но в качестве меры наказания их могли не менять даже в течение нескольких месяцев. Что касается чтения и книг, то с ним в тюрьмах бывало по-разному. В какие-то моменты не давали читать вообще ничего, в лучшем случае комплект "Газеты Львовской" двух- или трехлетней давности, а в другие - книги для чтения приносили даже из университетской библиотеки.
Кроме темницы на улице Батория, во времена австрийского владычества во Львове были и другие тюрьмы: арестный дом на улице Яховича и криминальная тюрьма "Бригидки" ( современная тюрьма на улице Городецкой). Рядом с "Бригидками" размещалась долговая тюрьма "Шафливка", в которую заключали должников, не сумевших выплатить кредиты. Еще в 1786 году при костеле и монастыре Святой Марии Магдалины, где сейчас разместился Дом органной и камерной музыки, открыли женскую тюрьму ( просуществовавшую до 1922 года). Кроме названий в честь монастырей, львовские тюрьмы имели другие, более народные, то есть придуманные самими сидельцами. "Бригидки" называли "Веной", а после тюремного бунта в 1902 году, после которого несколько либерализовался режим содержания, тюрьму стали иронично называть "Америкой". "Кармелиты" были "Великой Веной" или, с намеком на размещенный на фронтоне австрийский герб с орлом, "Под крылом". Арестный дом при поветовом суде называли "Малой Веной", а полицейский арестный дом - фурдигарней. Общим названием для всех тюрем австрийского периода было "криминал".
До 1842 года особо опасные арестанты, а также политические заключенные сидели в камерах по одному, но, после того как некий нервозный арестант сделал петлю из шейного платка и затем ухитрился повеситься на решетке, начальство приказало содержать в каждой камере как минимум двоих заключенных. Связь друг с другом узники львовских темниц поддерживали, как и во всех тюрьмах мира, с поммощью перестукивания или, если это оказывалось возможно, переговариваясь через окна. Интересный случай произошел с неким Александром Моргенбессером, который, ковыряя по ночам стену своей камеры, все-таки сумел проделать достаточно большое отверстие, ведшее в соседнюю камеру. К радости львовского Монте-Кристо, там сидел священник Липинский, который, используя свой сан, сумел добиться для себя некоторых послаблений в режиме содержания. Общение через дырку оказалось весьма полезным для обоих арестантов. Через отверстие Моргенбессер получал деликатесы и даже вино, которыми прихожане от всей души потчевали своего настоятеля, а священник обрел подходящего и благодарного слушателя для своих рассказов о приходской жизни в Соколове. Постепенно Моргенбессер начал запоминать эти байки, а затем написал на их основе юмористическую поэму "Оборона Соколова". Свою поэму Моргенбессер писал на ... белье с помощью самодельных чернил. Поэма была завершена 8 мая 1844 года и передавалась из камеры в камеру, вызывая у узников неизменные взрывы хохота. Выйдя на свободу, Моргенбессер отдал свое произведение в печать, и оно выдержало несколько изданий.